Саске сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой. У него перед глазами мелькали красные облака, любовно нашитые кем-то на черную ткань; остро заточенные лезвия катан, кунаев и каких-то странных приспособлений с костяными рукоятками. Саске слышал крик, смех, голоса, один из которых звучал особенно громко и призывал всех присутствующих созерцать и наслаждаться.

Однако созерцал и наслаждался только Саске. Остальные ходили, скакали вокруг, исполняя одним им ведомый танец войны... Несколько раз мальчик честно порывался встать, но просто не мог этого сделать. Чакра давила его к земле, сжимала легкие огромной горячей ладонью - и после каждой попытки голова маленького Учихи болела все нестерпимее.

Да, сейчас он был именно маленьким, несмотря на всю ту вопиющую взрослость, с которой он старался относиться к жизни, несмотря на реки крови, простирающиеся у него за спиной - да, за эти два года Учиха Саске сгубил множество жизней - несмотря на Орочимару, который внушал ему, что ребенок перестает быть ребенком, когда познает плотскую любовь... О да, Саске в полной мере познал плотскую любовь...

Он не чувствовал себя грязным, отдаваясь Орочимару, потому что знал, за этим кошмаром последуют тренировки, а тренировки сделают его сильнее, а когда он станет сильнее... Он мечтал лишь об одном. Он мечтал убить своего брата. Он мечтал убить Учиха Итачи.

Учиха Итачи, никоим образом не считаясь с желаниями своего брата, возвышался над ним с жестокой ухмылкой, неприятно исказившей его красивое лицо. Его глаза, приковавшие к себе взгляд маленького Саске, светились во мраке подземелья страшным красным цветом. Губы Итачи дернулись, и он что-то произнес, сверху вниз глядя на брата, но Саске ничего не расслышал. Медленно, садистски медленно Итачи один за другим принялся расстегивать крючки на своем плаще. Затем изящно приоткрыл широкую полосу ворота. Его шея была перевязана обычной конохской повязкой. Сколько подобных Саске перевидал в своей жизни? Тысячу, две... он не знал. Так почему же он в ужасе вздрогнул, когда увидел протектор, закрывающий собой ложбинку между ключиц Итачи? Саске поднял взгляд выше. Глаза брата вновь сверкнули таинственным огнем. Губы дрогнули, произнося какое-то слово.

- Девятихвостый, - разобрал Саске сквозь вопли звуковиков, свист металла и рев взрывов.

В следующее мгновение все стихло. А может быть, Саске просто перестал соображать от ужаса.

Итачи тем временем обернулся и увидел, как медленно рассыпается тело Орочимару.

- Если я не дал Девятихвостому разрушить Коноху, то этот человек тем более ее не тронет, - спокойно произнес человек в надвинутой на глаза соломенной шляпе.

- Слава Богам, мы успели, - фыркнул парень в похабно распахнутом на груди плаще. - Еще бы немного, и мальчишка бы не смог контролировать зверя. Вот тогда конохцы пожалели бы, что не передали его нам с рук на руки, когда мы просили об этом...

- Заткнись, - прервал парня серьезный мужчина, наоборот закутанный в плащ так сильно, будто ему было холодно.

- Мы уходим, - откликнулся убийца Орочимару и направился к свету, проникающему из-за разрушенных стен бункера. За ним медленно потянулись остальные. Только Итачи и его подчиненный остались неподвижны.

- Итачи-сан? - задумчиво протянул Кисаме, делая несколько шагов в сторону старшего Учихи. - Вы идете?

Итачи не ответил. Его глаза заметно потемнели: узкие животные зрачки будто растеклись в стороны, как изящные тонкие черточки, размазанные неловкой кистью, и уже можно было различить в алой радужной оболочке очертания мангеке-шарингана. Затем, как в калейдоскопе, три кончика звездочки-мангеке оторвались от середины, превращаясь в маленькие запятые... а после глаза Итачи потемнели, приобретя самый безобидный вид.

- Итачи-сан? - вновь окликнул его Кисаме.

- Кисаме, как ты думаешь, кто эта очаровательная девушка? - в голосе брата Саске расслышал столько издевки, что больная голова моментально дала о себе знать, и его затошнило.

Кисаме уныло вздохнул, заранее предчувствуя, что в Деревне Скрытого Звука им с Итачи еще предстоит пробыть немало времени. Вот только если Итачи, судя по глумливому тону, намерен получать от этого пребывания удовольствие, то Кисаме в ближайшем будущем светил только голод и тоска.

- Я думаю, что эта очаровательная девушка - ваш брат, - без затей ответил Кисаме, остановившись метрах в трех от Итачи и не заметив даже, что стоит на волосах погибшего Орочимару.

Итачи удивленно обернулся.

- Мой брат? Мой глупый маленький брат? - и даже попытался состроить удивленно-невинное выражение лица. Как отметил Кисаме, довольно безуспешно. - Братик Саске, это ты? - Итачи снова повернулся к Саске и присел перед ним на корточки.

- Я, - послушно признался Саске, стараясь запахнуть рубаху на груди и просунуть ее широкий подол под фиолетовый шнур, обхватывающий его талию. Итачи эти попытки брата выглядеть более прилично только разозлили, и он, схватив Саске за обнажившееся плечо, дернул того на себя, будто выдергивая из одежды.

Саске приземлился лицом прямо на грудь Итачи и испуганно всхлипнул, стараясь встать. Итачи же противился этим попыткам, придерживая брата ладонью за затылок одной рукой, а другой развязывая уродливый фиолетовый шнур.

- Ни один житель Конохи не имеет права предавать свою деревню, - как сумасшедший шептал Итачи, сдирая с брата униформу Деревни Скрытого Звука.

Кисаме предпочел не лезть не в свое дело, в том числе не рассказывать Итачи о его, Итачи, собственном темном прошлом и о том, что он таки предал упоминаемую выше Коноху, притом сделал это с особой жестокостью. С мыслями о собственном благоразумии проголодавшийся Кисаме отправился на поиски продовольствия.

С тоской размышляя о том, что Лидер всем по случаю приобретения организацией всех зверей и злостного уничтожения Орочимару поставил пива, Кисаме обходил разрушенную деревню. Периодически он останавливался перед безжизненно раскинутым на камнях телом звуковика, наклонялся, обшаривал сумку, пристроенную у звуковика за поясом, снова вставал и продолжал свой обыск. К моменту, когда Кисаме наткнулся на сидящего на обломке каменного потолка Итачи, у него в запасе уже было три огурца, буханка хлеба, фляга, наполовину наполненная чистым спиртом, и чьи-то золотые серьги, выдранные прямо из чужих не очень-то красивых ушей. Кисаме понимал, что с мелким мародерством пора завязывать, но дурные привычки, привязавшиеся к нему на его исторической родине, никак не хотели искореняться.

Напевая одну из многочисленных народный песенок Деревни Скрытого Тумана, Кисаме разложил по карманам все, чем ему удалось разжиться, впился зубами в огурец и глянул на братьев.

Те представляли довольно печальную картину: младший, на котором из одежды остались только штаны, все время норовившие свалиться из-за отсутствия пояса и стыдливо подтягиваемые на место, сидел на коленях шагах в двух от Кисаме и постоянно всхлипывал; старший сидел на камне, широко расставив ноги и уперевшись локтями в колени, что придавало ему сходства с пьяным учителем Академии Ниндзя в Тумане. В одной руке Итачи держал кунай, пальцами другой отбивал ритм на собственной щеке. Взгляд его был задумчиво устремлен на Саске.

- Какая же ты дрянь... - лирически протянул Итачи, поигрывая кунаем. - Какая же ты дрянь...

Саске всхлипнул и подтянул штаны.

- Кисаме, посмотри на него, - попросил Итачи в своей обычной мягкой манере.

Кисаме послушно оторвался от поедания огурца и вытаращился на Саске. Желание как-то посодействовать своему напарнику и разглядеть в Саске нечто эпохальное было так велико, что Кисаме вдруг захлестнула волна детских воспоминаний. Ведь точно так же когда-то и он сидел посреди полуразрушенного зала, переполненного трупами, а перед ним, на каком-то обломке сидел человек сомнительной наружности. Его учитель. Выпускные экзамены Академии Ниндзя в Тумане были известны далеко за пределами деревни, и даже страны. Когда Кисаме положил всех своих однокашников, он был точно таким же порезанным и несчастным... Тряхнув головой, Кисаме хмуро откусил от огурца и шагнул вперед.

- Смотрю, - он подал голос, надеясь на какое-то логическое продолжение указаний Итачи.

- Что ты видишь, Кисаме?

- Мальчишку в больших штанах, - констатировал Кисаме. - Поцарапанного. Он плачет, вроде как.

Итачи оживился и потянулся вперед, равнодушно заглядывая брату в лицо. Саске попытался отвернуться, но ладонь старшего брата скользнула между прядями его волос, и в следующий момент Итачи с силой оттянул его голову назад, поворачивая лицо Саске к свету, с трудом пробивающемуся между обломками бункера. По покрасневшим в момент щекам скользнуло две слезинки.

- Теперь ты рыдаешь... - грозно прошипел Итачи, сжав зубы. - Неужели раскаиваешься? Неужели?

Саске всхлипнул, вздернул подбородок и подтянул штаны.

- Говори, сучка... - продолжал Итачи. - Говори это. Скажи, что ты раскаиваешься... Скажи...

Кисаме со скучающим видом проглотил остатки огурца и принялся за следующий.

"Начинается," - с тоской подумал он, глядя, как Итачи свободной рукой скользит по спине Саске, оставляя на бледной коже глубокие царапины. Итачи был абсолютно нормальным человеком. С ним можно было общаться, можно было работать, иногда он даже смеялся над анекдотами, которые рассказывал Кисаме, хотя, разумеется, мало что в них понимал. Он был нормальным человеком. До тех пор, пока не встречал побитого, обряженного в лохмотья темноволосого мальчика с волчьим взглядом. Все эти мальчики кончали примерно одинаково, с едва различимыми вариациями. Кисаме не понимал этой неистребимой страсти Итачи к подобному роду развлечений, по его мнению, с женщинами было гораздо приятнее просто потому, что там было за что подержаться. Но Итачи же не понимал его анекдотов... очевидно, какой-то национальный прикол.

Саске тем временем молчал и раскаиваться не собирался.

- Упрямая сучка... - с оттягом прошептал Итачи, запуская в волосы Саске другую руку. - Упрямая... сучка...

- Ты меня убьешь? - без особой надежды поинтересовался Саске, жмурясь от раздирающей затылок боли.

- Нет, - протянул Итачи, и его лицо снова исказила усмешка. - Нет, сучка, я тебя не убью... Если ты хорошо попросишь. Если ты мне заплатишь. Если ты выкупишь свою жизнь. Если мне понравится то, чем ты будешь ее выкупать. Ты ведь хочешь жить, сучка... Чтобы отомстить мне. Снова отомстить. За нашу дерьмовую семейку... за своего дерьмового друга... за свою дерьмовую бабу... такая же сучка, как ты...

- С... - Саске вздрогнул. - Что ты сделал с Сакурой? Ты убил ее?

Сакура - это было из другой жизни. Сакура - это было неприкосновенно. Сакура - это было последнее, что заставляло Саске держать себя в руках и позволило не сойти с ума окончательно. Если бы не Сакура, ему было бы плевать и на месть. Он сошел бы с ума в первый год обучения у Орочимару: от секса, от убийств, от бесконечной крови... Сакура...

- Ты убил ее?! - Саске вскрикнул так громко и неожиданно, что Кисаме выронил огурец. Тот прокатился по полу и остановился, запутавшись в рассыпавшихся по камням волосах Орочимару. Кисаме поморщился, но рассудив, что не поваляешь - не поешь, поднял огурец с пола и, любовно отделив от надкушенного места прилипшие к нему волоски и пыль, снова принялся за него.

- Нет, - Итачи жестоко усмехнулся. - Нет, я ее не убил... Я же сказал, у меня можно выкупить право на жизнь... и она выкупила. Знаешь, ей страшно понравилось...

Саске всхлипнул и нахмурился.

- Ты этого не делал, - в отчаянии прорычал он.

- Прости, братик, - Итачи скорчил не очень убедительную сочувствующую физиономию. - Прости. Но я это сделал. Рассказать, как я это делал? Рассказать, как нам с ней было хорошо? Ты хочешь послушать? А ты потом расскажешь мне, каким идиотом был, когда ушел к Орочимару... Взаимно приятная беседа.

- Я не верю.

- Глупенький маленький братишка... - почти с нежностью пробормотал Итачи и прижался щекой к дрожащей, исполосованной дорожками слез щеке своего брата. - Ты поверишь. Ты проверишь. Я тебе расскажу кое-что о ней, а ты придешь в Коноху и проверишь. Смотри, у тебя появился еще один повод выкупить у меня свою жизнь...

- Хватит! - Саске дернулся, вырываясь из рук Итачи.

Итачи отпустил его и нахмурился.

- Плохо, - спокойно констатировал он.

- Хватит... - Саске рыдал, тяжело сгорбив спину. - Я не понимаю... я не понимаю, чего ты хочешь от меня... Чего?

- Чтобы ты раскаялся, - буднично ответил Итачи. Кисаме про себя заметил, что тому надо меньше общаться с Хиданом.

- Не понимаю...

- Выкупи у меня свою жизнь. Давай.

Саске поднял на него заплаканные глаза, помотал головой и едва слышно пробормотал:

- Я не умею... - его голос звучал совершенно безумно. И вид у него был, как у сумасшедшего. Кисаме подумал, что Итачи принял логически верное решение, когда вырезал свой клан. Учиха - психи. - Я не умею...

Итачи грозно ухмыльнулся, сверкнув в темноте подземелья красным огнем первой стадии шарингана.

- Кисаме, давай научим моего маленького братика молить о пощаде...

Вот это Кисаме не любил больше всего: когда Итачи начинал втягивать в свои инцестуально-шизофренические игры его, кондового натурала. Делая вид, что не слышит призыва Итачи, Кисаме чрезмерно заинтересовано принялся разглядывать узоры, образованные на камнях волосами Орочимару.

- Кисаме? - Итачи оторвался от созерцания своего брата и обернулся. - Ты меня слышишь?

- Ну... - Кисаме замялся и забросил в рот огуречную попку. - Простите, Итачи-сан, увлекся.

- Чем? - Итачи презрительно поморщился, окидывая взглядом тело Орочимару.

- Да, знаете ли... всякое. Непостоянство материи. Необычные грани бытия.

- К черту необычные грани, - отмахнулся Итачи, снова отворачиваясь. Кисаме, воспользовавшись переключением внимания с его скромной персоны на Саске, извлек из-за пазухи третий огурец. - Я хочу, чтобы эта сучка просила меня.

Кисаме не стал уточнять, что сучка должна была просить, сочтя это неважным для своей дальнейшей жизни, и вернулся к своей нехитрой трапезе.

- Дай мне это, Кисаме, - спокойно произнес Итачи, сделав ударение на слове "это".

"Поехали..." - грустно подумал Кисаме. Логическое продолжение не любимой им истории. Во время всех этих похождений вторым приколом Итачи, после просьбы к Кисаме присоединиться, было требование короткого, но емкого "этого". За все годы сотрудничества Кисаме так и не усвоил, что же это должно быть. Обычно он отделывался каким-нибудь банальным "Простите, сегодня я это не взял", Итачи каждый раз относился к этому довольно легко, спокойно обещая ему прикончить его, если такое еще раз повториться. Но в следующий раз Итачи уже ничего не помнил, ибо состояние, в которое он впадал со всеми этими мальчиками, иначе, как временным помутнением не назовешь.

- Дай мне это, Кисаме! - Итачи начинал раздражаться.

Кисаме в растерянности протянул старшему Учихе огурец.

Почувствовав, как на его ладонь опустилось нечто фаллической формы, Итачи глумливо усмехнулся и протянул руку вперед. Тонкие пальцы вплелись в темные волосы младшего братишки, и Итачи с силой дернул его на себя.

- Я покажу тебе, как раздвигать ноги перед первым встречным, - тихо прошептал Итачи в маленькое, изящное, испачканное кровью ушко своего брата.

Огурец прочертил по спине мальчика ровную линию, усеивая обнаженную исцарапанную спину мелкими зеленоватыми бусинками огуречных зерен и оставляя мокрый след от смеси огуречного сока со слюной Кисаме. Итачи подцепил огурцом жалкие ошметки брюк своего братишки, и тот в момент оказался обнаженным. Старший Учиха удовлетворенно усмехнулся.

Глаза Саске в ужасе расширились, когда он почувствовал, как к его входу вместо горячей плоти, к которой он за время обучения у Орочимару успел привыкнуть, приникает нечто холодное и пупырчатое.

Для удобства Итачи перевернул огурец ненадкушенным концом и почти нежно провел огуречным хвостиком по ягодицам Саске. Услышав легкий вздох своего брата, Итачи приник к его уху и тяжело, возбужденно зашептал:

- Маленькая тварь... продажная девка... ты девка... Ты не брат мне, ты сестра. Маленькая сестренка...

Саске едва дышал, боясь показать, как слова Итачи действовали на него. Нежные прикосновения, мягкий голос... Он ведь любил Итачи... он ведь... любил... Итачи...

- Итачи... - тихонько, со всхлипом пробормотал Саске

Увидев, что брат расслабился в его руках, Итачи усмехнулся и резко ввел огурец в Саске.

Кисаме испуганно икнул. Стараясь заглушить бьющуюся в висках мысль "Им лишь бы продукт переводить", Кисаме достал флягу со спиртом и с большим сомнением понюхал горлышко.

- Кисаме, - мягко позвал Итачи, наконец приглядевшись к предмету фаллической формы. - Что ты мне дал?

Кисаме отбросил все сомнения и, быстро выдохнув, отхлебнул из фляжки. Поморщился, уткнулся носом в рукав.

- Кисаме! - Итачи отпустил огурец и, оперевшись на плечо брата, обернулся к подчиненному. - Ты меня слышишь? Что ты мне дал, я спрашиваю!

- Огурец, Итачи-сан, - послушно признался Кисаме. И уточнил для надежности. - Зеленый.

Итачи приподнял тонкие красивые брови, тряхнул головой и, пробормотав "Спасибо", вновь приступил к своему занятию. Подцепив ногтями почти полностью увязший в Саске обкусанный кончик огурца, Итачи вытащил его наружу, но стоило Саске облегченно вздохнуть, загнал его на место. Саске закричал еще громче. Кисаме снова отхлебнул из фляжки и уткнулся носом в рукав, завороженно наблюдая, как его еда то скрывается в младшем Учиха, то вновь выходит наружу.

Саске никогда не чувствовал себя таким униженным. Не было ничего, ни единого повода, чтобы оправдать его участие в этом кошмаре. Когда он спал с Орочимару, его согревала мысль о мести. Когда он минуту назад льнул к брату, его согревала мысль о детских годах. Но это... Самым ужасным было то, что огурец с каждым новым толчком задевал что-то у него внутри, заставляя Саске наслаждаться этим ужасом.

Минуту-две ему удавалось скрывать свое удовольствие в крике, но внезапно до слуха Итачи донесся совершенно откровенный стон удовольствия. Красные глаза распахнулись, губы расползлись в улыбке, обнажая белые зубы, которыми Итачи сразу же прикусил нежное ушко брата.

- Тебе это нравится, сучка... Самая настоящая сучка... Да...

Ощущение заполненности в сознании Саске крепко сплелось с возбужденным, хриплым голосом брата... К тому же Итачи давно уже слез с камня и навис над ним, а мягкая, нежная ткань его плаща дразнила напряженную плоть Саске... Удовольствие, в конце концов, достигло своего пика. Саске протяжно застонал.

Кисаме, давно уже усевшийся на пол рядом с трупом Орочимару, похлопал того по плечу и со словами "Клянусь, мужик, я такое впервые вижу!" впился зубами в извлеченную из-за пазухи буханку.

- Твою мать, - мягко произнес Итачи, проводя ногтями по животу Саске к поднимающейся от тяжелого дыхания груди, а затем к тонкой нежной шейке. - Твою мать! - Итачи уже кричал на Саске. Тот лениво поморщился и поднял на брата осоловевшие после оргазма глаза. - Посмотри, что ты сделал с моим плащом! Сука... Убери это!

- Как? - лениво осведомился Саске.

Глаза Итачи возбужденно загорелись.

- Слижи.

Саске непонимающе уставился на брата. Тот усмехнулся.

- Слизывай, - фыркнул он, скептически оглядывая своего брата, - сучка.

Саске послушно наклонился, приподнял край плаща Итачи и провел языком по белым пятнам. Итачи удовлетворенно зажмурился и стал похож на сытого кота. Кисаме понял, что больше есть не хочет. Если он выберется отсюда натуралом, то на вырученные с золотых сережек деньги купит себе пива и проститутку. А если нет... об этом думать не хотелось.

Сквозь слегка прищуренные веки Итачи наблюдал за тем, как острый кончик язычка Саске скользит по черной ткани его плаща.

- Сестренка... - тихо позвал он и сдавленно застонал, когда Саске поднял голову, откликаясь на нехитрое обращение. - Сестренка... Кисаме, у тебя есть что-нибудь для моей сестренки?

Для "сестренки" у Кисаме имелись треть фляги чистого спирта, половина батона, серьги золотые в количестве двух штук и Самехада, с которой девушке, конечно, не пристало, зато такой больше ни у кого нет... С трудом поднявшись с места и сбросив Самехаду на мертвое тело Орочимару, Кисаме шагнул к братьям. Саске поднял на него совершенно мутный взгляд... и Кисаме не выдержал. Ладонь сама скользнула в карман брюк, нащупывая тоненькие, изящные золотые сережки.